Дюгеклен разделил свою армию на пять частей. Четыре с половиной тысячи конников, которыми командовали Оливье Дюгеклен и Виллан Заика, образовывали авангард. Шесть тысяч лучших французских и испанских рыцарей, которых вел дон Энрике де Трастамаре, составляли главную ударную силу. Арагонцы и другие союзники стояли в арьергарде. Резерв в четыреста всадников под командованием Оливье де Мони должен был обеспечивать отход.

Коннетабль оставил при себе три тысячи бретонцев, командирами которых были младший де Мони, Карлонне, Лауэссе и Аженор. Этот отряд, который состоял из непобедимых рыцарей на прекрасных конях, должен был, словно мощная длань, наносить удары всюду, где главнокомандующий сочтет нужным для победного исхода битвы.

Бертран поднял своих солдат до восхода солнца, и каждый не спеша занял свое место, так что уже перед рассветом армия без лишней усталости и ненужного шума расположилась на позициях.

Дюгеклен не счел нужным произносить долгие торжественные речи.

– Думайте лишь о том, что каждому из вас придется сразить четырех врагов, хотя каждый из вас стоит десятерых, – сказал он. – Этот сброд мавров, евреев и португальцев не устоит против воинов Франции и Испании. Разите беспощадно, убивайте каждого, кто не христианин. Я никогда не проливал кровь без надобности, но сегодня необходимость повелевает нам пролить ее.

Ничто не связывает мавров с испанцами. Они ненавидят друг друга. Их объединяет только выгода; но едва мавры убедятся, что их приносят в жертву ради испанцев, как только они увидят, что в схватке вы щадите христианина, но убиваете магометанина, подозрительность проникнет в ряды мавров, а когда минует первый порыв отчаяния, они быстро бросятся спасать свои шкуры. Поэтому бейте их, и бейте без пощады!

Это обращение оказало привычное действие: необыкновенный восторг охватил ряды воинов.

Тем временем и дон Педро принялся за дело; можно было наблюдать, что он с трудом управляет огромными недисциплинированными войсками африканцев, оружие и роскошные одеяния которых сверкали под лучами восходящего солнца.

Когда Дюгеклен с высоты холма, который он избрал наблюдательным пунктом, увидел это бесчисленное множество солдат, у него возникло опасение, как бы малое число его воинов не придало противникам слишком большой уверенности. Поэтому он увеличил вдвое задние ряды, подкрепив стоящих в первом ряду таким образом, чтобы силы их казались равны.

Кроме того, он приказал поднять за холмами множество стягов, чтобы сарацины подумали, что под этими знаменами стоят воины.

Дон Педро видел все это; опасность пробуждала в нем боевой дух.

К своим верным испанцам он обратился с пылкой речью, а к сарацинам – с заманчивыми обещаниями. Но сколь бы ни были заманчивы эти обязательства, они не стоили тех надежд, которые его союзники-мавры возлагали на трофеи, что намеревались добыть сами.

Со стороны дона Педро зазвенели фанфары, им тут же ответили фанфары Дюгеклена, и от громкого гула, подобного грохоту двух столкнувшихся миров, содрогнулась земля и даже затрепетали деревья на холмах.

Результат советов Дюгеклена стал очевиден после первых же схваток. Бретонцы, которые отказывались брать в плен магометан, убивая всех подряд, но щадили христиан, посеяли глубокое недоверие в душах неверных, и оно, словно дрожь, пробежало по рядам сарацин, охлаждая их боевой пыл.

Они сочли, что христиане двух враждующих сторон сговорились и что, победит Энрике или будет побежден, единственными жертвами окажутся сарацины.

Именно по этим сарацинам ударили брат Дюгеклена и Виллан Заика; бесстрашные бретонцы устроили кровавое побоище, и, когда были перебиты все командиры мавров, включая самого султана Беннемарина, мавры испугались и обратились в бегство; первый отряд сарацин был разбит наголову.

Колебался и второй сарацинский отряд, хотя еще довольно смело продвигался вперед; Дюгеклен бросил в бой три тысячи своих бретонцев и так яростно атаковал мавров, что половина из них повернула назад.

Это было второе побоище; перебиты были все: командиры, знать, солдаты, не спасся ни один.

Взбудораженный Дюгеклен, утирая пот с лица, вернулся на наблюдательный пункт и увидел короля Энрике, который, тоже прекратив преследование противника, возвращался, исполняя приказ занять свое место в рядах воинов.

– Слава Богу, господа, что все складывается хорошо и почти без нашего участия, – сказал Бертран. – Мы потеряли лишь около тысячи солдат, а землю усеивают двадцать пять тысяч сарацин, видите, какая прекрасная жатва. Все идет хорошо.

– Лишь бы так шло и дальше! – прошептал Энрике.

– Во всяком случае мы приложим к этому все усилия, – ответил коннетабль. – Вон, смотрите, Молеон пошел в атаку на третий отряд сарацин, которым командует Мотриль. Мавр это заметил и приказал окружить Молеона, бросил вперед кавалерию. Молеон может погибнуть. Играйте отбой, трубачи.

Десять трубачей сыграли сигнал к отступлению; Аженор прислушался и, словно выполнив упражнение в манеже, послушно вернулся назад на позицию, осыпаемый стрелами, которые градом стучали по его крепким латам.

– Теперь мой авангард атакует испанцев, – сказал коннетабль. – Это добрые войска, господа, и легко мы не отделаемся. Надо сейчас разбиться на три части и атаковать их с трех сторон. Король займет левый фланг, – продолжал он, – Оливье правый, я встану в центре.

Было ясно, что Дюгеклен не пускал в бой ни свой резерв, ни свою легкую кавалерию.

Испанцы приняли удар, решив либо погибнуть, либо победить.

Атакуя войска дона Педро, Энрике встретил ожесточенное и умело организованное сопротивление.

Оба короля издали внимательно наблюдали друг за другом, но не могли сойтись в поединке. Вокруг них возвышались горы трупов и звенело оружие, и земля впитывала потоки крови.

Неожиданно отряд дона Энрике дрогнул: дон Педро, сражаясь, как лев, одерживал верх. Был убит один из его оруженосцев, и он дважды менял коня, но не получил ни одной царапины и так умело, расчетливо размахивал боевым топором, что каждым ударом разил соперников.

Энрике окружили мавры Мотриля; если дон Педро в бою был львом, то Мотриль – тигром. Много французских рыцарей было скошено ятаганами и кривыми саблями мавров; ряды французов поредели, и отдельные стрелы уже долетали до короля; какой-то смельчак-мавр даже смог коснуться его своим копьем.

– Пора! – вскричал коннетабль. – Вперед, друзья мои, победа будет за нашей Богоматерью Гекленской!

Три тысячи бретонцев с невероятным грохотом тронулись с места и, перестроившись клином, вонзились, словно стальное острие, в корпус дона Педро, насчитывающий двадцать тысяч солдат.

Аженор, наконец, получил столь желанный приказ пойти в бой и взять в плен Мотриля.

Через четверть часа испанцы были смяты и раздавлены. Мавританская кавалерия не выдержала удара тяжело вооруженных рыцарей, не устояв перед натиском страшного стального клина.

Мотриль хотел бежать, но натолкнулся на арагонцев и людей Виллана Заики, ведомых Молеоном. Мавру, оказавшемуся под угрозой окружения непробиваемой железной стеной, надо было прорваться любой ценой. Аженор уже мог считать, что жизнь и свобода Мотриля в его руках, но мавр со своими тремя сотнями воинов атаковал бретонцев, и, оставив на поле брани двести пятьдесят из них, пробился; на ходу он одним ударом снес голову коню Аженора, который уже настигал его.

Аженор покатился по пыльной земле, Мюзарон вдогонку мавру пустил стрелу, но та пролетела мимо, и Мотриль, словно убегающий волк, скрылся за горами трупов и поскакал в сторону Монтеля.

В эти минуты дон Педро видел, как падают один за другим его воины. Он, как говорится, ощущал на лице дыхание своих самых ожесточенных преследователей. Один их них срубил ему гребень на шлеме и убил его знаменосца; но то, что опозорило государя, спасло ему жизнь.

Дона Педро невозможно было узнать. Вокруг него бушевала бессмысленная бойня. И тут какой-то английский рыцарь в черных доспехах, с плотно закрытым забралом, схватил под уздцы его коня и вырвал его с поля боя. Лишь четыреста всадников, поставленных его осторожным другом за небольшим холмиком, сопровождали короля-беглеца. Это все, что осталось у дона Педро от восьмидесяти тысяч солдат, которые еще в начале утра были живы.